Марианна
Гончарова
| Главная | Книги | Интервью | Рассказы |
| Фото | Эксклюзив | Цитаты | Другое |
Марианна |
|
|
Так. Это уже начало цивилизации. Первый сигнал. И не ту-тууу! какое-нибудь прошловековое, а тоненькое залихватское, хулиганское и ребячливое фсьюююю! И не винтажное чух-чух, а весёлое ритмичное та-дам та-там! Элегантный, блестящий, бело-серый, устремленный вперед. Это снаружи. И там же, снаружи, хорошенькая выпускница железнодорожного колледжа в новой с иголочки форме. Но внутри… Когда дизайнеры планировали вагоны внутри, они вероятно подустали. Всё вдохновение ушло на лакированное фсью! и та-дам та-там! Экономии ради внутри поместили узкие сидения явно для худых, даже для истощенных физически. Тот, кто не любит навязанного тесного контакта (а кто ж его любит), чувствует себя некомфортно. Чужое плечо касается твоего плеча, чей-то локоть на твоем колене. В шесть утра это напрягает. Еще хуже – слышно, что человек, который плечом к плечу с тобой сидит, ел сегодня и пил вчера.
Утром человек ведь какой – он же беззащитный ребёнок утром. Задень его, сонного, тёплого, хоть даже и пожилого, но всё равно маминого безусловно любимого, задень его локтем, словом, вздохом, взглядом… И всё. Ничего не будет. День пропал. Никаких открытий, никаких поступков, никаких подвигов и победы добра над противоположным. Одно утешение – утренний экспресс едет быстро, окна высокие, широкие и чистые, потому что экспресс еще новый. Встаёт солнце. Люди всевозможные интересные входят и выходят. Места для пассажиров с особыми потребностями есть. Это хорошо. Юноша сопровождает подругу в современной коляске с яркими цветными колёсами. Девушка – улыбчивая красавица. Длинные русые волосы, свежее лицо, крепкие руки без маникюра. Хохотали и шушукались всю дорогу. Отличные ребята.
Сидения в экспрессе мало что узкие, так и установлены, что ты лицом к лицу, нос к носу к чужому человеку, к унылому менеджеру в пиджаке и с портфелем. К менеджеру, который всю дорогу продаёт партии китайского опта по телефону и орёт на партнёра, потом на бухгалтера, потом опять на партнёра, не может дозвониться в банк. Банку-то ничего, а ты слышишь, что твой визави об этом банке думает. И ты закрываешь глаза, закрываешь уши. Джазом в наушниках. И нежно саксофон: пада-да даааауууу, сидишь глубоко в себе, копаешься там внутри, высаживаешь и лелеешь свой сад, открываешь миры – пада-да дааааууу! – бродишь мысленно с фонарём в поиске собеседника, в чём смысл жизни свой собственный мерцающий космос спрашиваешь, и вдруг сама себе говоришь чётко: просыпайся, пада-да-пааааууу! Приехали, ты во Львове.
Вываливаешься мятый из экспресса. Разминаешь ноги, плечи, оглядываешься. Тебя обволакивают не привычные многовековые постылые запахи наших вокзалов, а совсем наоборот – аромат кофе. Львов! Па-да-да даааау! Так в чем же смысл жизни? В данный момент – филижанка эспрессо или дабл-маккиато, что способствует размышлениям, потом увидим. Он откроется. Смысл. Пусть не всей жизни, но этого твоего визита во Львов смысл откроется. Пада-да-паааауууу!
По-английски сдержанный и чуть-чуть чопорный, по-польски – благовоспитанный и куртуазный, немного старомодный и много надёжный, великодушный, изобретательный и милый, пан Ковальский, длинный нескладный обаятельный. Он хватает мою сумку. Он тащит меня через вокзал, он несется по лестнице, перешагивая длинными циркульными ногами через три ступеньки, он катает меня на трамвайчике – эх, гулять так гулять – по дороге придумывает фантастические истории.
– Не лгите, Ковальский! – хохочу я на весь трамвай, отмахиваясь.
Пассажиры смотрят с осуждением. Такой видный мужчина, а лжет. А еще Ковальский!
– Не лгите, Ковальский, – осторожно говорят их взгляды. – По крайней мере, не лгите этой веселой пани в клетчатом.
Мне радостно, что есть в моём космосе люди, которым нельзя говорить «не врите!», надо говорить «не лгите». Ковальский, например. Потому что он – пан.
Обожаю его. Пана Ковальского. Его, всех его родных и любимых обожаю по умолчанию, многих даже не зная. И его друзей тоже. Друзья Ковальского – мои друзья. Ковальский знает всех. Его знают все. Он не хвастается, не кичится. Он надевает свой свитерок в полосочку и, хоть и главный редактор, становится в палатке торговать своим журналом и книгами, изданными «Радугой». На Форуме издателей. Кстати, он практически не лжёт. Иногда придумывает для смеха, но не лжёт.
Славное харьковское издательство «Фолио» хотело выпустить к Форуму пять моих книг в переводе на украинский. Вышло три. На Форум попало две. Одна, переведенная мной совместно с подругой Таней Кобевко. Вторая – в переводе чуткой талантливой Оксаны Драчковской. Оксану на форум не пригласили. Меня пригласили, щедро оплатив дорогу. То есть, не только туда (Черновцы-Львов), но и обратно (Львов-Черновцы)! По поводу жилья издательство тихо ушло в несознанку, уверовав, что я птичка Божия и могу жить на ветке дерева. Однако презентацию книг назначили.
Сначала меня по телефону погнали не туда. Я притащилась на указанную площадь, покрутилась там, оказалось, что презентация в другом месте. Его я нашла с помощью Ирины Иванченко, человека – поэта. Нормального умного спокойного человека, пишущего хорошие стихи. О ней позже и отдельно.
Презентацию назначили почему-то парную. С незнакомой мне милой женщиной–писателем из Черкасской области, книги которой я к своему стыду не читала. То ли таким образом нас пытали столкнуть на предмет, что есть женская проза, то ли нас пытались объединить, чтобы мы взяли за руки да и спели чего-нибудь хором про женскую прозу. Но мы не подрались и не стали рядком в шеренгу или в колонну по одному и по росту. И петь не стали. Мы вышли на сцену, женщина-писатель села за стол посредине и взяла микрофон, я пристроилась сбоку, типа «ничего-ничего, я пешком посижу». Мы по очереди принялись вещать в микрофон со страшной силой. По крайней мере, я стала настойчиво начала убеждать наших немногочисленных гостей в том, что Оксану Драчковскую необходимо было все-таки пригласить, что я без неё здесь как растерянная гусыня с одним крылом. И что женской прозы не существует как класса, а существует литература и не литература. Женщина-писатель с Черкащины читала отрывок из своей книги. Рефреном там шло: «Мария… Мария…» Я люблю это имя. Женщина-писатель повторяла имя ласково, как будто гладила ребенка по голове. У неё был очень красивый Черкасский украинский – она бережно прикрывала губами открытые звуки, вместо звука «о» она произносила «у». Женщина-писатель была молода, хороша собой и одета в невероятной красоты вышиванку, а я была одета как обычно – кое-как, в пацанскую футболку с капюшоном. Главное во всём этом – мы оказались абсолютно разные во всём. И в выражении себя в книгах, и в возрасте, и в образе жизни, и, как мне показалось, в её, этой самой жизни, понимании, мы даже говорили хоть и на одном, но на разных языках. Разными мы и ушли, с трудом скрывая некоторое недоумение по поводу друг друга. Причина же этой нашей странной свадьбы была в том, что книги милой женщины-писателя и мои оказались под крышей одной серии, которая так и называлась «Женская проза».
Вообще, я конечно, капризничаю, всё было отлично. И восхитительный зал с винтажной мебелью, и аппаратура, и свет, и стол, и стулья, и даже холодная вода, что в духоту и жару уже было немало. Организаторы забыли всего одну маленькую, крохотную еле заметную деталь – на презентацию обычно приглашают людей. Читателей, потенциальных читателей, журналистов, обозревателей, критиков, просто зрителей, зевак, прохожих, студентов… Нет, я, конечно, позаботилась, у меня же опыт. Я уже знаю, если не пригласить гостей, они же и не придут. А если пригласить, у них как минимум есть выбор, а у меня есть шанс. И как сказала Галина Биленко, зам. редактора журнала «Радуга»: «Со стороны невесты (невестой оказалась я в навязанной нам ролевой игре) всё было в порядке».
На презентацию пришли мной приглашенные бывшие актеры моего театра «Трудный возраст», которые учатся во Львове, пришли мои друзья, среди них и символ города Черновцы Марина Либанова, директор известного в широких читательских кругах Черновицкого магазина «Букинист». А когда приходит Марина Либанова, то ее, , можете мне поверить, достаточно много. Она не стесняется спросить о том, что её интересует и высказаться по поводу того, что её не интересует. Она настолько популярна, и не только у нас в городе, но на всех книжных ярмарках и форумах страны и зарубежья, что уже сама выбирает, на какие презентации ей ходить, кого слушать и что сказать. Словом, мои – были…
Я спокойно пережила и презентацию, и автограф-сессию, но когда в одном из многочисленных книжных лавок, подошла к стенду со своими книгами и услышала от продавцов( как на рынке про огурцы): «Берите-берите, женщина! Это легкие дамские романчики… Ни о чём… Чтобы читать в дороге и отдыхать», в очах моих забилось пламя. Что-что, но «Дракон из Перкалаба» и «В ожидании конца света» уж никак нельзя назвать романчиками «ни о чём», как бы к ним читатель не относился.
– Вы хоть аннотацию прочли бы что ли… – проворчала я дамам и с досадой хлопнула дверью. Колокольчик у входа равнодушно дзенькнул мне вслед:
– А то мы не знаем, как книги продавать. Учит тут, понимаешь!!
Жизнь одаривает меня неслучайными знакомствами. Ирина – человек-поэт. Ирина – красавица. Ирина мила, приветлива и весела как утро. Ира – тайна за семью печатями. И я не собираюсь эту тайну тебе, читатель, сейчас открывать. Ира – сильный умный и отважный солдатик. У Иры – дочь–индиго по имени Даша. Даша – художник и мудрец.
После встречи с Ирой во мне теперь еще больше силы, потому что Ира одаривает собой, своими знаниями, своими друзьями, своими родными – Дашей и мамой, своими друзьями, делится своим лёгким шагом и своими драгоценными девчоночьими секретами. Человек-поэт Ирина обожает и знает Львов. Я смотрю на город её глазами. Мы шатаемся с Ириной по мощеным улицам, время от времени пьём кофе и едим пляцки, я слушаю истории, легенды. Человек- поэт Ира еще и прекрасный рассказчик.
В ней много того редкого, что я так ценю в людях – детского любопытства, невероятного свежего интереса: к городам, к людям, к рекам, к жизни. Ко мне, к моим домашним. К моим собакам и котам. В мире вселенской апатии Ира как жизнерадостный ребенок с заразительным смехом и доверием к симпатичным ей людям.
И еще. Она научила меня пить кофейное вино! Оно бархатное, ароматное и чуть-чуть сладкое, оно дымное и располагает к неспешным беседам это кофейное вино. Оно горьковатое и густое как осень во Львове.
На Форуме издателей их видно везде. Они носятся, командуют, орут. Они худенькие и уверенные. Они невысокие, проворные и выносливые как пони. Цокают копытцами то там, то тут. С хвостиками на затылке или короткими стрижечками с выбритыми висками и затылками. В штанишках таких самостоятельных стильных. В туфлях удобных на манной каше. Или в кроссовках. Или в кедах. Телефон у них к уху приклеен, пропитанный их пудрой, духами, потом, лаком для волос. В другой руке обязательный картонный стаканчик с кофе. Глаза горят и бегают по верхам, по головам, по макушкам деревьев.
Она, эта хрупкая девочка Анечка, разводит войска, она строит людей. Кажется, она одним взмахом может отвести от меня тучи и грозу. Она останавливает ветер. Прямо у моих ног. Она командует звонким голоском:
– Марианна, войдите в помещение! – строго в трубку.
Я не люблю команды, но выбора нет. Они оплатили мне дорогу. Туда и обратно! Я слезаю со своего дерева, где поселилась по их милости, и тащусь в здание.
– Марианна, идите на сцену!
Я покорно карабкаюсь на сцену.
– Марианна, говорите.
Я говорю.
– Марианна, всё. Время вышло.
Я захлопываю рот.
Человек в возрасте, с опытом общения с разными людьми, я не знаю, как себя вести с этими вот энергичными девочками и мальчиками, как им ответить, чтобы их ненароком не обидеть. Они же еще маленькие, но умелые, они очень стараются…
Устаю. Слишком много людей. Слишком много книг. Выбрать не получается. Не получается поговорить со знакомыми, познакомиться с интересными, но незнакомыми тоже. Все куда-то несутся, бегут, летят, спешат. Иронии у меня уже не хватает, юмор увял, во мне накапливается что-то и я, вдруг замечаю как полнеет и круглеет зловещая сентябрьская красная Луна, чувствую, как у меня от досады и злости, начинают расти клыки, из груди рвётся наружу возмущенный рык. Пока я еще молчу. Пока. Крепко за руку меня держит Ира. Она не даст мне превратиться в зверя.
– Можете идти – милостиво и устало говорит поздно вечером бледный мальчик после автограф-сессии, где я просидела час в полупустом, но душном и уставшем к вечеру зале, в зале с запахом пластика и свежей типографской краски, где я скучала пока случайно не поймала за подол молодую маму с нежной девочкой-подростком. Шантажом, подкупом и уговорами заставила купить и подписала им одну книгу. (Хоть бы она им приглянулась моя книга «Дракон из Перкалаба»)
– Можете идти, – разрешает мальчик.
– Могу… что?
– Можете-можете, – строго мальчик, – Идите.
И я подчиняюсь несколько озадаченно, бегу бегом поджав хвост. Пячусь, кланяясь, убегаю трусцой, не поворачиваясь спиной. Не поворачиваясь к ним спиной, прощаюсь, спускаюсь вниз, а там меня выуживает из потока людей, выхватывает за руку парень, круглолицый, похожий на моего одноклассника Гарика в детстве, парень, который продавал мои книги, изданные в ЭКСМО и в Азбука-Аттикус.
– Где вы были?! У нас все ваши книги раскупили. Спрашивали, где вы, чтобы получить автограф. Где вы были?
– Там, – мотаю головой наверх.
–Как жаль! – говорит мой знакомый по Одесской книжной выставке-ярмарке «Зеленая волна», по Киевскому «Арсеналу», разводит руками и возмущенно. – Книги все проданы. Можете идти. Идите. Книги проданы. Где вы ходили?… Тут люди… Спрашивали – обижено бурчит псевдо Гарик, – Теперь уже всё. Книги проданы. Вы свободны.
– Мне уходить?
– Уходите. Что уж… Вы свободны.
Мне разрешили. Мне лично. Я свободна.
Свободна! Свободна!
С третьего этажа дворца Потоцких лестница казалась узкой, тесной. Нет, на самом деле, она довольно широкая. Но уж очень много людей: туда-сюда, вверх- вниз. Восхитительных людей, охотников до книг и за книгами. Пришел читающий народ, спускается по лестнице. И какой-то затор посредине. Наша большая книжная толпа ручейком в затылочек один за другим обегает что-то или кого-то в середине этой самой лестницы с третьего на второй этаж.
Что там случилось? Что там такое? – все тянут шеи, - упал кто-то? Нужна помощь?
А, ничего-ничего. Это знаменитый писатель и депутат Верховной Рады Д.. Встретил коллегу или друга. Встали на лестнице, оживленно беседуют, обсуждают очень важное. Очень важное обсуждают. Смотришь сверху – видишь могучую седую гриву. Большую ладонь на плече собеседника, который стоит на пару ступенек ниже.
Встречная волна читателей терпеливо ждёт внизу, на площадке между вторым третьим этажом, закинув головы вопросительно:
– Что там такое? Что случилось? Почему там затор?
Нет-нет. Это просто мэтры разговаривают. Как говорили классики, «им можно везде».
И мы обходим эти две скалы, две купины неопалимые, обходим старательно, по одному, обтекаем эти два утёса, вежливо, молча, без тех реплик вслух, которые возникают в голове. Мы люди интеллигентные, мы читатели, мы библиофилы, ничего-ничего, не волнуйтесь, беседуйте-беседуйте, мы вот тут… вот так… бочком… извините… простите… вот тут, протиснусь… боюсь побеспокоить… ничего-ничего… не обращайте внимания… А они – и правда, ничего. Они уделяют нам всем не больше внимания, чем если бы они стояли неподалёку муравейника, и муравьи один за другим волокли бы в муравейник ёлочные иголки, палочки и букашек. Но почему же вы по центру не встали, хлопцы! Такую концепцию сломали! Надо было по центру, парни! Чтобы уже перекрыть дорогу всем! Всем вокруг! – и читателям, и писателям, и покупателям, всем! – и чтоб наверх не попали, и чтобы вниз не спустились! И чтобы только вы! Вы вдвоём чтобы. Во Дворце Потоцких. Только вы!
На столах вязанные крючком скатерти. Нам вынесли медный таз и медный кувшин. Нам слили тёплой воды на руки и подали полотенце. Мальчик изогнулся в поклоне, обаятельный юркий как Фигаро. Его бы в артисты. А может, он и есть артист, но как вся современная молодёжь, подрабатывает. Нам вынесли фаршированную шейку и форшмак. И штрудель вынесли. И заглядывали нам в глаза – нравится? Вкусно? Вам хорошо? Вам удобно? Мы вежливо попросили счет. Нас вежливо попросили… спеть. Мы пожали плечами, но спели. И опять попросили счёт. Нас попросили подарить им что-нибудь. У меня с собой была моя визитка: имя, фамилия, электронный адрес. Кто такая, откуда… Они взяли, покрутили, скривились, подумаешь. Мы попросили счет настойчивей. Нам предложили торговаться. Подруги из Киева смутились, как это? Та легко! Я же кадр черновицко-одесский. Я торговалась бойко, долго, до хрипоты.
– Помните доброе сэрце тёти Розы! – попрощалась красавица официянтка по имени Марианна, а счёт был даже меньше, чем я предполагала. Марианна в красном фартуке. Вот молодец! – откликнулась я, когда узнала, как её зовут. – наконец я встретила тёзку в виде человека. Да еще и такого симпатичного! А то всё козы да коровы.
Не знаю, действительно ли хозяйка ресторана еврейской кухни тётя Роза или так придумано для колорита. Но спектакль поставлен умело и с душой. Еда подается домашняя, порции щедрые. В следующий приезд первым делом – к тёте Розе. Я помню, помню её доброе сэрцэ.
На вязанную скатерть прямо передо мной мягко опустился желтый листочек. Осень прислала смс: скоро буду, ждите.
И еще про еду. Осенний Львов – оранжевый, теплый, густой как тыквенный суп. Мы с Ириной Иванченко, человеком-поэтом, облюбовали ресторанчик. Приходим туда как домой. Там работает официант Мыколка. Он студент географического факультета, гоноровый и ласковый красавец. Стройный, русый, с аккуратной стильной стрижкой под казака.
– Мыколка, холодно, Мыколка! Гарбузового супа, только чтоб был горячий аж скаженый!
Мыколка суетится як для риднойи мамы. Приносит дымящийся суп – сам в микроволновку поставил, разогрел до 90 градусов.
Видит Мыколка на мониторе телефона моего фотографию донечки моей, Мыколкиной ровесницы.
– Яка красуня, – цокает языком Мыколка, – привозьте її до Львова, приходьте сюди до нас, я вам зупу гарбузову зігрію. До 90 градусів.
– Йой, Миколко, пізно вже, Миколко, в нашої дівчини є Іванко. Він їй гарбузову зупу гріє до 90 градусів.
Кот сидит рыжий, загадочный и чуточку надменный, как все коренные львовяне. У него абсолютно человеческое лицо, у этого кота. Торгует он диковинными изделиями из желтого металла: броши в виде перьев, сердец на шпагах и еще чего-то такого.
– Странные какие вещи… – рассматривает перья Ира, человек-поэт.
– Послушайте, Кот, вы один тут торгуете? Вы вообще одинокий уличный или чей-то? – спрашивает Ира.
– Я – однокий уличный?! Разуй глаза, женщина! Я ж одетый! Ошейник ! Вот же! – Кот выпячивает грудь и тянет шею, – Смотри, синий! С подвеской! В виде мышки. Ты хоть раз видела бродячих котов в ошейниках? Да еще и с подвеской! В виде мышки!
– Простите. Виновата… – Ира извиняется.
– Пёрышко купите, а? – из-за спины вдруг выбежал человек с круглым кошачьим лицом. – Это мои работы.
– А зачем нам пёрышко? Ни к чему. Вообще, зачем вы делаете такие ненужные вещи? Кто у вас их купит?
– Ну кто-то же должен… – таинственно отвечает ювелир, – А вдруг кому-то понадобится памятный знак или подарок на конкурс поэтов… Вот вы, например, поэт? – тыкает от крепким пальцем мне в лицо.
– Я-то нет... – растеряно смотрю на Ирину, девочку-поэта. – А вот.,. А…
– …а кот чей? – деловито поинтересовалась девочка-поэт.
– Мой, конечно. – ответил человек с кошачьим лицом, – Дома ему скучно в одиночестве, я беру его с собой.
На ошейнике кота – действительно маленькая мышка, выкована в том же стиле, что и перья, и памятные знаки. Человек приодел своего старого кота. Видно, что ювелир и его кот – люди одинокие. Видно – что они друзья. Даже где-то родственники.
– Можно погладить? – спрашиваю.
– Кого? – ювелир с надеждой.
– Кота.
– Аааа… – разочаровано, – Попробуйте.
Я протянула руку. Кот с человеческим лицом закатил глаза:
– Нет надо же?... Я тут как на панели... Руки все распускают… всякая норовит… Но работа есть работа – вздыхает он тяжело м включает моторчик в горлышке, – давай, гладь уже! По ушам, вот, в ухе, в ухе почеши. И с этой стороны гладь. И вот тут, на шее гладь! Учишь их, учишь!
А ты, человек-поэт, ты, ты, в красной куртке, что стоишь? Гладь тоже, гладь. Не стой.
*
На параллельной улице на тротуаре лежала собака. Тоже работала. Рядом коробка для денег и табличка.
Собака была Чак. То есть, мой ушедший в мир иной Чак лежал во Львове на тротуаре, на картонке, на старом одеяле Да, Чак плохо переносил холод, лапы ломило, спину, он любил тепло. И вот он лежал на одеяле и просил денег. Я погладила его по знакомой шелковой рыже-черной голове. Чак поднял на меня карие глаза. Чак узнал меня и замотал хвостом. Я принялась искать того, кто собаку усадил попрошайничать. И в трезвом уме и в доброй памяти готова была забрать его с собой. Но никто, ни в ближайшем кафе, ни в кофейне напротив, ни среди рядом стоявших музыкантов, не знал, где хозяин. Никто не смог дать мне номер его телефона. Врали, наверное…
Ирина, хоть и поэт, но поразмыслила здраво, она положила в коробку денег, крепко взяла меня за руку и быстро повела на другую улицу. И при этом успокоительно ласково журчала своим тёплым голосом, уговаривала меня, что Чак ухоженный и не истощенный. И пока ему дают денег, он будет сыт. Мы решили, что больше на эту улицу не пойдём. А если вдруг случайно пойдём, я должна буду его выкупить и увезти. Но поскольку по Львову меня водила Ира, мы обходили улицу с Чаком стороной.
В центральном Львовском соборе круглосуточно идут службы за воинов АТО. Справа от входа на тонких ниточках висят такие совсем не канонические для храма, но трогательные бумажные журавлики. Каждый журавлик – душа погибшего на Майдане и в АТО. И фотографии. Мальчики, мужчины. Красавцы. На каждой фотографии печать внезапно остановленного будущего: сломанные ветки лучших фамилий Львовщины. Ушли мальчики. Остались в храме журавлики. От теплого дыхания прихожан журавлики трепещут, вот-вот взлетят. И выпорхнут в серое предгрозовое небо.
Из храма мы идёт на особую встречу поэтов: Юрий Володарский, Александр Кабанов, Лена Мордовина… В той многочисленной и живописной компании мы страстно хотим увидеть одного человека. Видим, она прибежала. Вон её огненная шевелюра и переменчивые – желтые и зеленые в крапинку глаза. Но она нас не узнаёт. Взгляд её как будто утонул то ли в её снах, то ли бродит в её бессоннице. Она смотрит сквозь нас, сквозь всех. Она не здесь, не с нами. Она машинально здоровается, она автоматически откликается, когда её зовут, и хмурится – ей тяжело поднимать глаза на собеседника. Она смертельно утомлена. Она не здесь. Она вдруг вспоминает, что мы как-то знакомились. Она бормочет что-то и подсовывает мне свои листы. Я читаю то, что приходит к ней по ночам, что толкает её в полночь, тормошит за плечи, и она вскидывается, всхлипывает и с полузакрытыми глазами записывает то, что ей нашептывается, надиктовывается, гудит, воет, рыдает и причитает откуда-то из старинных, давно ушедших лет. И это что-то оттуда, из прошлого нашло её, рыжеволосую, яркую, с глазами в крапинку, ту, которая услышит и отзовется как басовая стонущая натянутая струна. Время холодной тучей нависло над нею и кладёт на горячечное её сонное лицо свою холодную ладонь: на лоб, на щёки, на уста: слушай же, слушай, умная честная девочка, слушай и записывай. Диктует тебе Бабий Яр.
Это как отражение личности, рукопожатие. Не знаю, чувствую ли я одна, или это дано всем. Но я с готовностью пожимаю любую протянутую руку и часто открываю свою ладонь первой. Я же рыцарь. А рыцари всегда открывают свою ладонь, чтобы показать, что в руке нет оружия.
Были крепкие сухие ладони. Иногда тебе позволяли пожать только пальцы. Я искала на этих пальцах перстень, может быть, надо его поцеловать? Были теплые легкие, но упругие рукопожатия женщин.
Были рукопожатия, когда руку выбрасывали вперед как нож в живот и вторгались в моё личное поле, в моё пространство. Бывало, что я пожимала безвольную влажную тряпочку или острую недоверчивую саперную лопатку.
Разные рукопожатия, разные люди. Разные разговоры. Разговоры тоже – как рукопожатия. Иногда достаточно услышать одну реплику и люди как на ладони.
*
…Вот они говорят «выборы». Вот они говорят «буду баллотироваться». Кто? Ты? Ты будешь баллотироваться?
Да ты хоть один раз сдай годовой баланс общепита! Когда повара воруют, завскладом ворует, грузчики воруют. А районное начальство у тебя обедает, проверяющие ужинают, милиция празднует корпоративы. И никто не рассчитывается.
Вот ты сдай годовой баланс, выплати людям тринадцатую зарплату, заплати долги по зарплате, по электроэнергии, по отоплению и старые долги предыдущего руководителя, а потом посмотрим, можешь ты баллотироваться.
*
– Писателям нужен свой дом отдыха – мечтает первый, развалясь на лавочке, греясь на осеннем солнце, – или санаторий. Чтобы они там собирались, говорили о вечном, об искусстве, о литературе. Чтобы писали каждый своё…
– Ага. – язвительно вставляет второй, – «о вечном», как же! Пить они там будут в вашем санатории. Бездельники. Тюрьму! Тюрьму надо для писателей! И посадить на хлеб и воду! Пусть сидят и пишут, пишут, вычеркивают, рвут листы, опять пишут и переписывают! Чем хуже условия, тем лучше человек пишет. Сколько примеров! Ладно, можно сигареты им выдавать и по утрам чашку кофе. – потрясает в небо указательным пальцем и орёт громогласно, – Но без сахара! Без сахара!
*
…Сын учился в США. Присылал фотографии: он и его девушка-китаянка. Красивая как фарфоровая статуэтка, понимаешь? И вот он год шлёт эти фотографии – то они у моря, то в горах, то на пикниках, то на островах. Второй год шлёт, третий год. Он уже работает, уже может себе позволить. Ну мы намекаем ему: Миша, пора определиться там со своей китаянкой. Мы ведь не против, Миша. Что ты девочку столько лет за нос водишь. Она ведь рассчитывает. Она ведь ждет. И что ты думаешь, этот болван мне ответил?
«Папа, эта девушка – уже четвертая китаянка!»
*
– В чём смысл жизни, Илюша! В чём? – спрашивает бабушка внука у стенда с книгами для детей.
– В том, чтобы быть послушным и всё выучить. – с тяжелым вздохом отвечает Илюша.
*
А кто-то в ответ на этот рассказ говорит, что точно такой же вопрос задал своей дочери:
– В чем смысл жизни, Леночка?
– Твой или мой? – ответила девочка…
*
Отец с сыном рассматривают на стенде Форума детскую энциклопедию.
Отец: Как называются люди, которые зимой, Димтрик, в проруби, Дмитрик, в ледяной воде, Дмитрик, Купаются! Как?
Дмитрик:
– Отморозки.
*
– Они часто ездят в сауну большой постоянной компанией. И поздно вечером, а то и ночью оттуда разъезжаются по домам. Если бы наша дорожная полиция была бы не такой ленивой, они бы на этой компании за один месяц сделали бы годовой план по отлову нарушителей.
– Может, подсказать?
– Ты что! Это ж мой муж и его друзья!
*
В кофейне за столом студенты:
– Толстый, надутый… Гладкомордый… Заносчивый. Он вообще какой-то придурок. Он свою любовницу расстрелял!
– Да что – любовницу, он своего дядю зверски убил!
– Да он всех своих родственников посадил или расстрелял, этот Ким Чен Ын.
– Ну и вопрос теперь – как его назвать после этого?
– Сиротинушка, – отвечает официантка, которая принесла меню и, терпеливо ждёт, когда закончится разговор о корейском вожде и они сделают заказ.
*
… и после того, как я попрощалась с ним навсегда, чтобы больше его никогда не видеть и не слышать, наутро он традиционно позвонил.
*
…Был отправлен по контракту разжигать межнациональную рознь. Это его и сгубило.
*
Женщина Света, которая изъявила желание помочь нашему приюту для животных, с пристрастием допрашивала основателя и директора, кто он по национальности и какого вероисповедания. Мол, она парафиянам греко-католической церкви или еще хуже, евреям, не помогает. Он сначала унижено отвечал, виновато улыбаясь. А потом сказал ей, пани Света, давайте-ка лучше я вам денег дам, только, пожалуйста, не помогайте нам, ладно? Не помогайте.
октябрь 2016
|
© Марианна Гончарова |
build 03 (20200519)